Горловчанка Марина Чуйкова находилась в плену у боевиков террористического формирования “ДНР” почти два года. 48-летнюю женщину задержали на блокпосту «Майорское» весной 2018 года, когда она возвращалась из оккупированной Горловки, где ухаживала за больной матерью, к детям в Харьков. Ее обвинили в шпионаже, а осенью 2019-го приговорили к 11 годам лишения свободы якобы за сотрудничество со Службой безопасности Украины. Вместе с еще 75 украинцами ее освободили накануне Нового года в результате обмена 124 пленных боевиков на 76 пленных украинцев.
Ее сыновья, Савва и Артур, проводили акции у посольства РФ в Харькове и добивались того, что мать включили в списки пленных на обмен.
Сейчас Марина вместе с другими освобожденными проходит реабилитацию в больнице «Феофания».
О подвале «МГБ ДНР», условиях содержания в СИЗО и колонии на временно неподконтрольной территории Донбасса, конфликтах с осужденными в камере и долгожданной встрече с сыновьями — в интервью hromadske.
Как вы себя сейчас чувствуете?
Хорошо. На ногах остались синяки, я их не лечу. Где были травмы, сделали УЗИ, все в норме. У меня просто обострение всех хронических заболеваний: гастрит, поджелудочная, проблемы с ногами.
В женской колонии нам не разрешали садиться: 16 часов на ногах. У нас у всех отекали ноги и хватали судороги.
При каких условиях вас задержали?
Меня задержали на блокпосту. Я подала свой паспорт в окошко на контроле для отметки. На меня посмотрели и забрали паспорт. Попросили зайти в отдельную комнату, в которой закрыли с охранником. Он забрал у меня все телефоны. Я использовала все сети, чтобы дозвониться своим детям, поэтому у меня с собой было три телефона. Никаких документов не показали. Позвали девушку, меня раздели наголо, осмотрели, забрали личные вещи. Долго сидела в этой комнате под присмотром. Потом приехала из Донецка машина «МГБ ДНР». Пришли два огромных МГБ-шника и в грубой форме потащили меня в машину. При этом оскорбляли, показывали людям, мол, задержали изменницу, шпионку. Надели наручники, на голову — шапку и куда-то повезли.
В подвал «МГБ ДНР»?
Да, это оказалось «МГБ ДНР». Бросили в подвал, где я находилась 30 дней. Когда я зашла в камеру, там не было ни окон, ни какого-то выхода. Там были только доски, на них матрас. На полу стояли две бутыли с кровью. И доски были вымазаны кровью. Было видно, что человека, который находился здесь накануне, долго пытали и он справлял малую нужду кровью. И видно, что делали перевязки. Возможно, человек был ранен. Я просила их вынести эти банки, но никто ничего не выносил, и я с этим спала.
Они вызвали меня на допросы, издевались. Все это было с оскорблениями и унижениями.
Помните свой первый допрос?
Первый допрос — привели врача. Она меня осмотрела и ушла. Они там собрались на консилиум и спрашивают: «Что с ней делать?», в ответ: «Да расстреляйте ее». И меня куда-то повели на расстрел. В принципе, в СИЗО я все время думала, что меня расстреляют. Долго ехали, повезли в лес. Двое ребят, которые ехали со мной сзади, пристегнули к себе наручниками и заснули. А я шапку так подняла, смотрю, в лес едем, город Енакиево. Думаю, все. Но нет. Повозили-повозили и вернули назад. Потом мне принесли еду. Я сказала, что не надо меня кормить, я на расстрел, «Ах, не будешь есть? Сейчас мы тебя накажем».
Наказывали — палкой по ногам били.
Это был единственный вид наказания?
Также наказывали туалетом. Туалета в камере не было, только когда я ходила мыться, можно было сходить в туалет. Выводили дважды — утром и вечером.
Мужчина, который выводил мыться, закуривает и говорит:
«Вот я курю, горит сигарета. Если не успеешь сделать свои дела, будет наказание».
Пока он курит, ты должна успеть сходить в туалет, умыться, привести себя в порядок. Конечно, ты не успеваешь все сделать за это время. Однажды пришел охранник и сказал: «Вы такая хорошая женщина, вы мне нравитесь, хочу помочь. Вы можете мыться, сколько пожелаете». Ну, я и расслабилась. Сняла сапоги, умылась — впервые пользовалась водой, сколько мне нужно было. Постирала платье. На нижнее белье надела пальто. Он повел меня обратно, снимает наручники, а рядом в камере еще два человека, и говорит им:
«Из-за того, что женщина долго купалась, вы не пойдете в туалет». Они просили, молили, а он их так и не повел в туалет.
Когда вас посадили в подвал, у вас было понимание, что происходит и что делать дальше?
Когда меня привели, из камеры вывели мужчину. Тогда еще никого не было, меня завели первой. А потом привели мужчину из Горловки, и молодого парня из Луганской области. Нам запрещали общаться между собой. Там висела видеокамера, она не выключалась.
Только страх был. После тех допросов, которые проводили, я уже жить не хотела.
Я лежала на этих досках и молилась не за то, чтобы выйти оттуда, а за то, чтобы меня расстреляли.
Я уже представляла, как меня расстреливают.
Следователь меня не бил. Водили на допрос в наручниках и шапке в другой кабинет. Там были ребята и они издевались. Били головой о дверь, если не соглашалась с ними. Однажды завели в комнату, когда били мужчину. И он был в шапке, а с меня ее сняли, чтобы я это все видела. Кормили хлебом и кашей. Первые дни, когда у меня был стресс от допросов, я ничего не ела. И хотела молодому парню, что со мной в камере сидел, передать, потому что продукты пропадают, но они не разрешали. Он худой, говорил: «Я не наедаюсь, хочу есть». Хочу передать, а они: «Нет, не принято».
После месяца содержания в подвале, куда боевики направили дальше?
Затем возили меня, как обезьяну, показывали как предателя и шпиона, по инстанциям их, органам внутренних дел. Через месяц меня повезли в изолятор временного содержания. Но я, глядя на это здание, думала, что это там, где расстреливают. Там я переночевала одну ночь. Затем снова посадили в машину и уже повезли в СИЗО. Принимали — опять: кричали «тварь», «предательница», оскорбляли, морально давили, но пальцем никто не тронул. Говорили, что посадят в камеру с женщинами ополченцами и я там все равно не выживу. В самой камере было шесть человек.
Сначала — 16, было трудно сидеть вместе: туалет постоянно занят, очередь. В основном, сидели наркоманы и убийцы. У каждой второй — ВИЧ и гепатит, у каждой пятой — туберкулез. Такой коллектив, а пользовались общими средствами личной гигиены. Поэтому, когда в больницу сюда приехали, в первую очередь, хотели, чтобы у нас взяли анализы на туберкулез, ВИЧ-инфекцию, сифилис и гепатит.
Чем вас кормили?
То, чем нас кормили, сложно назвать едой. Хлеб страшный, каша — какая-то жидкая смесь. На ужин давали рыбу, типа какой-то кильки, сваренное все вместе. Такое грязное пюре. Мы называли это «могильник». Нас поддерживали родные. Дети жили в Украине, и я им сказала, чтобы они категорически сюда не приезжали даже если со мной что-то случится. Они искали способы передать посылку. В СИЗО принимали передачки на мое имя, а справку, что я там нахожусь, они не давали.
Учитывая сложные санитарные условия, непосредственный контакт с больными, вам оказывали медицинскую помощь?
Медицинского обслуживания как такового там не было. Все медикаменты, которыми пользовались в Донецком СИЗО, у нас забрали. Чтобы тебе назначили лечение, надо было долго этого добиваться. В санчасти работал неквалифицированный врач. Долго ее уговаривала, чтобы она назначила лечение и я могла принимать таблетки, которые передали родственники. У меня были гормональные таблетки, прием которых нельзя было прерывать. У меня с этим была проблема, потому что таблетки забрали. Я пошла на преступление: украла у них эти таблетки. За это — административное наказание. Меня вызвали на их сборы: ругали, обзывали. Тема уже пошла не о моем здоровье, а о политике. Вызвали врача из города и она подтвердила, что мне нельзя прерывать лечение. И только тогда начали выдавать по одной таблетке в столовой после ужина. Поэтому и обострились заболевания, потому что вовремя не получила лечение.
Международные организации фиксируют случаи сексуального насилия над женщинами во время боевых действий и плена. Вам что-то об этом известно?
Я только слышала. При мне такого не было. В подвале я сидела с мужчинами, наверху были мужчины и женщины тоже. Никогда их не видела, но слышала крики, однако не могу сказать, что там делали. К нам в камеру попала женщина, тоже по нашей статьей, вот над ней издевались. И ток подключали, и мужчины насиловали. Были угрозы и другим женщинам, но только угрозы. Со мной такого не было.
Как проходило «судебное разбирательство»?
Ну лично меня год никуда не вывозили. Где-то 10 августа 2019-го меня и многих других вывезли на следствие в «МГБ ДНР». Меня завел к себе в кабинет следователь и сказал: «У вас есть годы, чтобы вы читали ваше дело. Но у вас и есть другой шанс. Можете не читать, подписываете, что вы согласны, мы передаем дело в суд — вам дают приговор, вы в списках на обмен, и вы едете домой».
Это такой счастливый момент, от которого ты не можешь отказаться. Ты сразу представляешь, что ты едешь на свободу, что ты увидишь своих детей. На тот момент у меня еще была жива 80-летняя мать, это самое больное для меня. И я согласилась. Следователь предупредил не делать никаких попыток писать жалобы, так как списки зависят от них тоже. Я хотела, чтобы меня осудили и неважно, на сколько лет. 13 августа нас многих повезли в автобусе и к каждому обвиняемому приставили военного с автоматом. Возле меня сидел российский солдат. Потому что и говор у него был русский, и вещи. Еще была машина МГБ. Они также охраняли. Привезли в суд. В один день сразу было три заседания: ознакомительное, опустили в подвал, подняли, потом дали последнее слово, и объявили приговор. И тоже сказали: вы понимаете, почему так.
Куда отправили отбывать наказание?
Из Донецкого СИЗО меня отправили в Снежнянскую колонию общего режима. Но я скажу, что это колония строгого режима. Это страшная колония. Там все запрещено, ничего нельзя. Там проблемы с водой, нам давали мало воды. Завтрак — 100 грамм чая, в обед — борщ, воды никакой, и на ужин — чай, все. Мы ходили на работу на швейную фабрику, с собой наливали воду, но было очень холодно, вода холодная, и мы не пили ее. Поэтому у нас густая кровь, а из-за того, что все время на ногах, судороги, высокое давление.
Кто были вашими соседями по камере?
В женской колонии три отряда: два по 55 и в одном 30. У нас было в камере 55 человек. Двухэтажные нары, возле них по одной тумбочке. Но на кровати сидеть нельзя. Есть специальная комната с телевизором, где можно сидеть. Но нас 55, а стульев 25. Мы сидели с людьми, которых осудили за наркотики, убийства. Мы знали, что нас должны содержать отдельно, но этого не было.
Были конфликты с осужденными?
Нас провоцировали, подсылали «ополченок». Они задавали вопросы. Например, подходит ко мне женщина-ополченец, осужденная за убийство и нецензурной бранью говорит: «Как ты докатилась до того, что предала свою Родину?». И склоняет меня к драке. Я говорю: «У меня паспорт синего цвета. У тебя какого цвета? Ты гражданка какой страны? Какую страну ты защищала и какую страну я предала?». И спрашиваю: «После освобождения, где бы ты хотела жить, куда бы поехала?». Она говорит: «Я бы хотела выехать». То есть ей не нравится здесь жить, но она решила меня так проверить.
Мы, политические, старались держаться все вместе. Хотелось, чтобы если нас захочет кто-то обидеть, мы были бы хотя бы вместе. Нас таких было 11.
Как относились к вам конвоиры?
Конвоиры делились. В присутствии начальницы колонии относились предвзято. Эти издевательства продолжались. Когда ее не было, у них были разногласия. Были и такие, которые говорили: «Боже, скорее бы вас забрали. Мы так рады, что вы отсюда уезжаете. Здесь ничего нет». Особенно в Снежном. Там тяжело и с водой, и продуктами, и газом.
Вы все время работали на швейной фабрике?
Они находят тебе работу: разгружать машину с продуктами, дровами, углем, мешки с крупами, капустой, картофелем, сахаром. Если нет работы, нужно собирать листья или перекладывать камни с одной стороны на другую. Два часа обязательной работы, больной ты или нет, потом хозяйственные работы. Первые дни нам было трудно, и нам предложили пойти на швейную фабрику шить также с 7 до 7. Я не умела этого делать, но посадили за профессиональную электрическую машину. Мы шили. Там тоже разговаривать нельзя, выходить нельзя. В туалет можно только, когда они разрешат. Мы сразу сели вместе, чтобы не было провокационных вопросов. И если были новости, делились ими, следили.
Рассчитывали ли на помощь украинской власти?
Мы жили от Минских (встреч — ред.) до Минских, ждали нормандскую встречу. Но поскольку целый день были заняты работой, не могли посмотреть новости. Там новости только российские, но все равно включали выступления Зеленского и мы немного могли что-то увидеть. Сегодня одна, завтра — другая. Мы собирали информацию по крупицам. Молились, чтобы каждого внесли в список. Они постоянно менялись: то 50 человек, то 100. Иногда выступала Дарья Морозова (омбудсмен «ДНР» — ред.) и говорила, что вот, почти договорились, но Украина не готова, не соглашается на обмен, все срывает. В августе сказала, что готовы обменять всех 15 человек, находящихся в Донецком СИЗО, Снежнянской колонии, в «МГБ ДНР» и еще нескольких колониях. Потом говорили 50.
Там до сих пор находится много людей. Не 15, не 55 и не 75, а гораздо больше.
С той стороны долго не давали справку, что мы вообще там находимся.
Когда окончательно были уверены, что вы состоите в списках?
После суда думали, что обмен завтра-послезавтра. Люди, которые выходили из зала суда, говорили 11, 15, 16, 18 лет. Статья за шпионаж в «ДНР» предусматривает от 10 лет до расстрела. Нам не давали связываться с родственниками и никто не знал и не был уверен, что мы в списках — до последнего дня в Снежном мы не знали.
Находиться там было трудно, но и бороться за нас было сложно. Кто в этих списках, мы узнали за два дня до обмена. Вчера сказали — сегодня забрали.
Когда вы почувствовали себя в безопасности?
Только, когда оказались в Зайцево. До этого мы молчали, тихонько ехали, никто ни слова не говорил, когда блокпосты «ДНР» проезжали. Все дрожало и колотилось внутри, руки и ноги тряслись. Я, например, даже боялась на них смотреть. Они провожали нас с автоматами, в масках.
Когда вышли в Зайцево, выдохнули. Мы свободны. Нет слов, чтобы передать эти ощущения. Всем предложили пойти погреться в ангар, а я, рядом стоял молодой парень, попросила его: «Дайте мне позвонить». Он говорит: «Куда?». «Детям, в Борисполь, я хочу услышать их голос». Первое, что сказала, когда набрала: «Дети, я свободна. Скоро буду в Киеве». Они говорят: «Мы тебя ждем, тебя уже в интернете показали». Нам и чай, и кофе, и судки с едой выдали. Хочу поблагодарить всех людей, которые это организовывали. И маленький такой пакетик был. В нем лежал торт, на «медовик» похож. Это было вкуснее, чем черная икра! Это так растрогало.
Детей своих сразу узнали?
Долетая в Киев, я увидела воздушные шарики и людей. Все. Опять руки-ноги начали трястись. И открывается самолет, а я не вижу своих детей. Такая толпа. Вижу, что нас встречает Владимир Зеленский. Было очень приятно, он обнял, поцеловал, поздравил и обратился по имени. А детей не вижу и вдруг слышу крик: «Мама!». А это родной голос, это мои дети. Здесь плачут, здесь смеются, здесь розы. Это счастье или что-то большее. Больше всего рада, что вырастила таких сыновей, которые за маму боролись каждую минуту. Я благодарна всем, кто причастен к обмену. Было сложно вытащить нас из тюрьмы.
Сыновья изменились за время вашего отсутствия?
Очень. Выросли, возмужали. Разговаривают на украинском языке, так владеют им, что я стою рядом и задаю вопросы. Это мое родное. Я хотела этого момента, долго ждала. Это моя гордость.
Чем планируете заниматься в дальнейшем? Решили, где будете жить?
Я понимаю, что это реальная жизнь, где много проблем, надо ими заниматься. Для каждого шага нужны документы. Все, кроме паспорта, остались в «МГБ ДНР». Надо восстанавливать. Чем буду заниматься, еще не решила. Зависит от того, в каком городе буду жить. Жить даже в районе «ДНР» не хочу и не представляю. У меня сильный страх. Сыновья хотят забрать к себе, в Харьков. Я им говорю, что еще не определилась, они говорят: «Все, мам. Ты только с нами. Потому что мы тебя уже один раз оставили. Больше не будем».
До обмена и после у общества возникла дилемма. Украина отдала харьковских террористов, экс-беркутовцев. С одной стороны были чувства родственников погибших, с другой — возможность семей воссоединиться после долгой разлуки. Многие критиковали этот обмен. Что вы думаете по этому поводу?
Я вам скажу, что на контакт было сложно выйти, добиться вообще этого диалога. И Зеленский сказал, что любыми способами мы будем забирать своих людей. Любыми. Возможно, говорят те люди, которые с этим не сталкивались, у которых нет родственников в плену. Мы очень ждали этого обмена и жили от Минских до Минских. Не все, жаль, что не все вернулись. В Снежнянской исправительной колонии осталась одна женщина. Было трудно ее оставлять. Ее разыскивают две дочери. В аэропорту я набрала их, рассказала, в каких условиях она там, и что ей нужно. В других местах также осталось много таких женщин. Хотелось бы, чтобы все были освобождены.
Хочется, чтобы все знали: война продолжается. Прошу не бросать тех, кто сейчас в плену на той стороне. Им особенно нужна наша поддержка. Они должны знать, что они нужны и о них не забыли. Чтобы у них было желание жить.
