Джерело: ЦензорНЕТ.

“И я могла обсудить с ним все, что угодно. То есть я не только ребенка потеряла, а еще и друга.”

21 січня 2015 року в донецькому аеропорту від рук російських загарбників загинув боєць 90 окремого аеромобільного батальйону 81 бригади Євген Яцина.

25 січня йому мало виповнитися 25 років. Після підриву нового терміналу в Жені були закриті переломи обох ніг. Хлопець разом з іншими пораненими чекав евакуації. Додому тіло бійця після тривалих пошуків привезли через місяць.

Он был очень ответственным и одновременно очень забавным пацаном. Приходил и сообщал, что, мам, я записался на футбол. Мама, я записался на английский. Он все время сам себя куда-то записывал, сам себе находил занятия.

Так как я родила его в 17 лет, у нас была небольшая разница. Мои одноклассницы любили с ним играть и говорили мне, что это наша последняя игрушка. А когда Женя подрос, нередко встречал их на улице и сообщал, что я опять встретил одну из твоих одноклассниц – и она опять мне рассказывала, как я ее обписял. Они его все знали и все были на похоронах, очень помогали, когда мы его искали.

Женька был очень контактным. Он умел всегда поддержать и помочь. С ним многие делились своими проблемами. И я могла обсудить с ним все, что угодно. То есть я не только ребенка потеряла, а еще и друга.

Когда родился младший сын Юра, через некоторое время муж уехал на три месяца за границу – тут было плохо с работой. Женя был тогда в первом классе. И я могла его оставить на час, два с меньшим. На руки брать его не разрешала, чтоб не упал, не повредился, но когда надо было поменять подгузник, Женя подстилал пеленку, брал мисочку с теплой водой, подымал малому ноги и мыл его. У меня было мало молока, надо было докармливать – и Женька сам мешал кашу. А потом включал кассету Аллегровой. Когда я была беременна, он услышал, что детям надо включать музыку. Но так как у нас оказалась почему-то одна эта кассета, он ставил ее – и Юра сразу засыпал. Я говорила Женьке, что надо же было Моцарта, Баха ставить, то есть какую-то классику. А он отвечал, что, мам, это неважно.

При том, что у него совершенно не было музыкального слуха, Женька очень любил петь. Говорил, что кому не нравится, можете не слушать. Для него жизнь была праздником. И от нее надо было получать удовольствие. Теперь праздники закончились.

Друзей у Жени было немеряно. Он со всеми общался, вплоть до детей моих одноклассниц. Дружил и с моими друзьями, и с ребятами и со школы, и из  института, причем с разных факультетов – он учился в Лингвистическом университете. После окончания вуза пошел на срочку, сказал, что не надо из меня делать калича – я отслужу 9 месяцев.

Женя говорил своим друзьям, что в 25 лет станет миллионером. Как-то так и получилось со всей помощью от государства, что он таки стал миллионером, только его самого не стало. Сын не дожил 4 дня до своего 25-летия.

Он не был добровольцем, но сказал, что если мне придет повестка – я пойду. Хотя я и все его друзья были против. Он любил дом, уют, семью. Поэтому когда его начали уговаривать не идти, он говорил, что вот у тебя ребенок, у тебя жена, у вас есть семьи, а я пока один и могу пойти вместо вас.

Повестка пришла 9 июня – за день до моего дня рождения. Ее принесли в обед с опозданием, по ней он должен был уже в 9 утра быть в военкомате. Я открыла дверь и сказала, что не буду ее брать. Женя сидел в комнате в наушниках, спросил, кто пришел. Я сказала, что никто. Но он вышел, забрал повестку, расписался, что повестка пришла поздно – и он придет на следующий день. В итоге, учитывая медкомиссии и так дальше, служить он уехал в августе.

Я понимала, что армия – это не его. Он не был воином. Он мог договориться, привезти, организовать, но он не был киборгом.

Когда я увидела Толика Свирида, у которого на руках умер Женя, я сказала: “О, теперь я понимаю, что такое киборг”. Он весь такой большой, сильный. Он умел сгруппироваться. Женю же всему этому не учили. Когда он был на срочке, я спрашивала у него: “Вы хоть там стреляли?” А он мне: “Да, у нас было 9 патронов. Главная задача была не попасть в командира – и я ее достойно выполнил”. Я не говорю, что он вообще не должен был идти туда, но не в такие войска. Для этого должна быть специальная подготовка. А такие ребята – это пушечное мясо. И вообще, я не представляю, чтоб Женя убил человека.

Но то, что он не побоялся пойти в аэропорт – я в этом не сомневалась. Там ведь его парни. Он был неравнодушным человеком в принципе. 

… На срочке у них была собака, и как-то они гуляли возле озера – она стала на лед, а затем провалилась – и Женька полез за этой собакой.

Встречу 2015 года Женя праздновал в подразделении. Тогда многих отпускали, у кого семьи, дети, а некоторые жены наоборот поехали к мужьям. Я ему позвонила и говорю: “Ты приедешь”, – а он, что нет.

– Тогда давай я к тебе приеду.

– А ты мне кто?

– Я мама.

– Приезжают жены или любовницы, а мамы сидят дома.

У нас всегда была елка на Новый год, а в 15-м мы ее не поставили – я сказала, что у меня не все дома, поэтому в этом году без елки. Женька мне тогда высказал: “Да что ты такое придумала, как такое может быть?” И потом, когда он погиб, я начала выдумывать, что елки не было – вот все и случилось. И теперь мы всегда ставим елку.

Еще перед праздниками он мне позвонил и попросил: “Мама, тут есть детский дом, ты должна мне найти костюм Деда Мороза”. А я ему: “Как я, будучи здесь, найду его в Константиновке?”. Но таки нашла. Он взял этот костюм, собрал со всех своих ребят сладости, сказал, что у вас будет кариес, а детям надо. Плюс мои друзья ему на карточку денег кинули – и он с ребятами накупил еще каких-то канцтоваров для детей. Еще я должна была найти быстренько сценарий, потому что у Жени был плохой интернет, а детям, как он сказал, просто так, без праздника, подарки получать неинтересно.

А когда была первая ротация, Женька заболел, у него было воспаление легких – лег в больницу. Там сразу со всеми познакомился и подружился. И одна медсестра, когда приезжала с дочкой к нему на могилу, рассказывала, что это был уникум. На следующий же день он привез в госпиталь микроволновку, потом продукты. Аргументируя, что наши пацаны будут здесь лежать, чтоб их было чем кормить. А еще мне рассказывали, что они с ребятами и в дом престарелых еду возили.

Когда он пошел служить, в Киеве начали давать материальную помощь семьям атошников. Сразу же, как это началось, мне позвонил Женя и сказал, что ты должна все узнать, но не для меня – другим надо помочь. Потом прислал пачку справок про непосредственное участие в боевых действиях ребят его батальона, которые были киевлянами. И их жены, мамы мне все звонили, а я уже давала информацию, куда обращаться дальше. Так мы познакомились с Ниной Константиновной Брановицкой. Женя всем говорил, что киевляне звонят Свете, она вам все расскажет. И уже когда все случилось, ребята говорили мне, что мы думали, что вы или подружка, или жена.

После его смерти я продолжила заниматься этим же делом в центре помощи участникам АТО при КГГА. Сначала это было на волонтерском уровне. А с 19 года центр стал коммунально-бюджетным учреждением. И сейчас я главный специалист информационного центра.

Последний раз мы общались с Женей 18 января. Тогда же он звонил на телевидение.

Я знала, что он в Водяном, спрашивала, вас же туда (Имеется в виду ДАП) не пошлют. Он говорил: “Та ну нет, конечно!”

Женя умер от того, что у него были закрытые переломы ног. Я когда-то из Израиля привезла иерусалимскую нитку. И когда он приезжал из Житомира, я вшила ее в форму, в карманы, манжеты – везде. Сделала это втихаря, потому что Женька говорил, что все это глупости. А когда они ехали в Водяное, Женя надел штаны Паши Туки, свои были грязными. И когда Паша потом уже мне рассказал об этом, я сказала: “Ну, теперь понятно, почему это были ноги – на штанах не было маминых ниточек”. Я понимаю, что все мои домыслы притянуты за уши. Но я все время придумываю себе, почему это случилось.

Из-за переломов у Жени нарушилось кровообращение – и он просто замерз. Это ужасно. Когда я забирала его из морга Днепра, патологоанатом сказал мне, что если бы сыну вовремя была оказана медпомощь, если бы не зима и мороз, то самое плохое, что его ждало – это три месяца в гипсе.

Я не вижу героизма в том, что случилось. Любая жертва должна быть оправданна. А здесь…Я считаю, что это было никому не нужно, этот аэропорт. Все знали, что по “минским соглашениям” тогда он отошел на ту сторону. И мне нечем тут гордиться. Жене посмертно дали много орденов и медалей. Мне эти награды не нужны, потому что нет груди, на которую это можно повесить.

У сына было море шансов на самом деле. Как сказал Свирид, – всего 430 метров, чтоб перетянуть его в безопасное место. Но как говорит моя невестка, жена брата, она врач, что мы всегда ищем виноватых. “Да, его оставили, он замерз. Но единственный, кто его мог вытащить – это ты. Не потому что ты плохая или хорошая, а потому что ты мама. А если бы его тянули и их обстреляли – ты бы тогда тоже сказала, а зачем его надо было трогать?” Поэтому единственные, кого я виню, – это та сторона и наше высшее командование.

Когда стало ясно, что он не выходит на связь, не спали, ни я, ни муж. Мы несколько суток смотрели телевизор, чтоб выловить хоть какую-то информацию. Теперь я телевизор вообще не смотрю. Я понимаю, что там все вранье и он меня просто раздражает. А Женькины друзья увидели фотографию, где он уже мертвый, но боялись мне сказать. Я тоже ее видела и теперь понимаю, что это Женя. Но тогда мне не хотелось верить в такое, всматриваться, он ли это. Но, кроме фото есть видео, называется “Раскопки мертвых киборгов с аэропорта” – и мы его посмотрели. Там точно было видно, что это Женя, хотя и здесь мы начали придумывать, что вот он рукой пошевелил – все равно была надежда, что он жив. А потом числа, наверное, 22 мне позвонил Жора Тука и сказал, что, Света, Жени больше нет. На что я ответила: “Мне надо привезти его хоть какого-нибудь домой”. И Жора сказал, что мы будем делать все возможное”.

Мы искали сына месяц. И все это время со мной кто-то был. То муж, то брат, то подруги – все боялись, что я что-то сделаю с собой, но я всем говорила, что не собираюсь прыгать с балкона. Мне ребенка надо привезти домой – я должна закончить эту историю.

В середине февраля на одном из каналов было что-то вроде телемоста – и я обращалась на ту сторону, что наши мертвые ребята вам уже никак не навредят, их надо вернуть домой. И после этого 17 числа мне позвонили и сказали, что Женя в Днепре. Военкомат дал машину – и мы поехали забирать сына. А когда я туда приехала, одна из волонтеров, Неля, мне сказала, что твоего сына искали все, кто только возможно. Его все знают.

Я увидела Женю через месяц после гибели, но он был такой целый – просто вставай и иди. Было холодно, мороз, поэтому так. Я понимала, что это Женя, но все равно попросила принести мне его вещи. У меня спросили, разве есть сомнения? Но у меня шло отрицание. У сына были такие ботинки, носки и куртка, которые привезли из-за границы, таких ни у кого не было. И когда я их увидела, уже точно сказала, что это он, просто у меня была еще одна надежда. Даже сейчас у меня нет сомнений, что Жени нет, и одновременно я думаю “Ну, а вдруг…”.Я не могу это принять.

Мы никогда не говорим, что едем на кладбище, а что едем к Жене. И когда приезжаем, всегда видно, что кто-то был на могиле – многие по нему  скучают и сейчас. Буквально перед Новым годом мы встретили там двоих его друзей. Они приезжают туда просто поговорить с Женькой. Сами мне рассказывали, что когда у нас что-то не получается, мы ему жалуемся – и как-то оно потом все решается.

Женя никогда не ходил на кладбища, он перестал это делать, когда еще учился в школе. Тогда ему довелось побывать на похоронах своего друга. Я спрашивала его, а кто меня будет хоронить? Отвечал, что Юра. И когда мы никак не могли его привезти, мне невестка говорила, что он же тебе сказал, что никогда не пойдет на кладбище. А я ей: “Нет, он приедет домой, в свой город – это разные вещи”. Женя очень любил Киев, считал, что это самый красивый город в мире, особенно весной.

Мой младший сын не был на похоронах брата. Мне он говорит так: “Ты сделала себе камень, на который молишься, но там нет Жени. Черви Женю есть не могут. Есть другое измерение, в котором мы все равно встретимся – и вот тогда я ему все скажу”. А когда я вспоминаю, что у Женьки столько друзей, Юра добавляет: “Но его же никто не вынес, мам!” Поэтому сейчас Юра считает, что в жизни надо рассчитывать только на себя. Младший закончил 4 года КПИ, а потом поступил на медика. Он об этом не говорит, но я думаю, что на такое решение повлияло то, что брату не помогли.

В аэропорту с Женей и другими ранеными остался Игорь Брановицкий – у него не было ранений, но он не ушел, когда выходили ребята. Мы сейчас дружим с его мамой, а Игорь жил с Женькой в одной комнате в Константиновке, в шахматы там часто рубились. И когда должны были хоронить Игоря, мы приехали с Ниной Константиновной на кладбище – она сказала, что хочет возле Жени. А директор кладбища сообщил, что места такого нет. Но я настаивала, что нам надо рядом, и что должны найти место: “Они, что с шахматами через все поле ходить друг к другу будут?” Надо было видеть, как он посмотрел на меня после этой фразы, и сказал: “Ну, идемте!” В итоге теперь они рядом: Женька и Игорь…там же Андрей Гаврилюк.

Я хочу, чтобы закончилась эта война, чтоб у меня было меньше работы – чтоб никто больше не погиб. И я продолжаю жить. Радость нахожу в младшем сыне, в муже. Вот весна скоро. Просто раньше, как говорит Юра, ты смеялась по-другому, даже кричала иначе. То, что я чувствую сейчас, уже не вылечить. Просто я себя уговариваю, что жизнь продолжается – ведь не закопаться же живьем?

Все говорят: надо отпустить. Но как можно отпустить? У меня все Женины вещи до сих пор лежат на полках. Я в музей ничего не отдаю – не могу расстаться с этим. А в прихожей у нас с 15 года стоит маленькая свечечка, она освещает Жене путь домой.